– Что такое? – верещала она, поднимая серебряный нож с закругленным концом. – Без острия? Неужто боятся, что мы примемся тыкать друг в друга, или как?

– Такие ножи, – пояснила Фрингилья, – употребляются в Боклере со времен княгини Каролины Роберты, бабки Анны Генриетты. Кароберта прямо-таки из себя выходила, когда во время выпивок гости ковыряли ножами в зубах. А ножом с закругленным концом в зубах не поковыряешь.

– Что верно, то верно, – согласилась Ангулема, шельмовски гримасничая. – К счастью, подали еще и вилки!

Она сделала вид, будто сует вилку в рот, но под грозным взглядом Геральта остановилась. Сидящий по правую руку от нее молодой рыцарь зашелся бараньим фальцетом. Геральт взял тарелку с уткой в желе, подал Фрингилье. Он видел, как Кагыр разрывается на части, выполняя капризы баронессочек, а те глаз с него не сводят. Видел он и то, как юные рыцари увиваются вокруг Ангулемы, наперебой подавая ей кушанья и ржа над ее немудреными шутками.

Он видел, как Мильва крошит хлеб, уставившись взглядом в скатерть.

Фрингилья, казалось, читает его мысли.

– Неудачно попала твоя неразговорчивая подружка, – шепнула она, наклонившись к нему. – Что делать, такое случается, когда распределяют места за столом. Барон де Трастамара не грешит галантностью. И словоохотливостью.

– Может, оно и к лучшему, – тихо ответил Геральт. – Истекающий слюногалантностью дворянин был бы хуже. Я Мильву знаю.

– Ты уверен? – Она быстро взглянула на него. – А не меришь ли ты ее своей собственной меркой? Кстати, достаточно жестокой.

Он не ответил, а вместо этого налил ей вина. И счел, что теперь самое время кое-что выяснить.

– Ты чародейка, верно?

– Верно, – согласилась она, очень умело скрывая удивление. – Как ты догадался?

– Я воспринимаю ауру, – не стал он вдаваться в подробности. – Да и опыт некоторый есть.

– Чтобы все было ясно, – проговорила она через минуту, – я не собираюсь никого вводить в заблуждение. Однако и не обязана громогласно извещать всех о своей профессии или надевать островерхий колпак и черный плащ. Зачем пугать детей? Я имею право на инкогнито. Тоже.

– Не возражаю.

– Я сижу в Боклере, потому что здесь собрана хоть и не самая большая, зато самая богатая библиотека известного мира. Кроме университетской, конечно. Но университеты очень ревностно следят за своими полками, а здесь я – родственница и подруга Анарьетты, и мне дозволено все.

– Можно позавидовать.

– Во время аудиенции Анарьетта намекала на то, что здешние книги могут содержать полезные для тебя сведения. Не удивляйся ее несколько театральной экзальтации. Такова уж она есть. А то, что в книгах ты можешь что-нибудь найти, действительно не исключено. Более того, вполне правдоподобно. Достаточно знать, что искать и где.

– Всего-то?

– Энтузиазм твоих ответов воистину воодушевляет и побуждает к разговору. – Она слегка сощурилась. – Догадываюсь о причине. Ты не доверяешь мне, правда?

– Может, еще по рябиновке?

– Клянусь цаплей! – Молодой рыцарь с конца подковы встал и перевязал себе глаз шарфом, полученным от соседки по столу. – Клянусь не снимать шарфа до тех пор, пока не будут под корень вырублены бандиты с перевала Сервантеса!

Княгиня выразила признательность покровительственным наклоном искрящейся бриллиантами диадемки.

Геральт рассчитывал на то, что Фрингилья не продолжит разговор.

Он ошибся.

– Ты не веришь мне и не доверяешь, – сказала она. – Ты нанес мне вдвойне болезненный удар. Ты не только сомневаешься в том, что я искренне хочу тебе помочь, но к тому же не веришь, что я действительно могу это сделать. Ох, Геральт! Ты до живого задел мое самолюбие и возвышенные стремления.

– Послушай…

– Нет! Не выкручивайся. Терпеть не могу мужчин, которые всячески пытаются вывернуться.

– А каких мужчин терпишь?

Она снова сощурилась, все еще держа нож и вилку в рабочем положении.

– Список длинный. И мне не хочется утомлять себя подробностями. Замечу лишь, что достаточно высоко в нем стоят мужчины, которые ради любимой женщины готовы идти на край света, бесстрашные, рисковые, пренебрегающие опасностями. И не сдающиеся, даже если кажется, что шансов на успех уже нет.

– А остальные пункты списка? – не выдержал он. – Другие мужчины, которые в твоем вкусе? Тоже психи?

– А что есть истинная мужественность, – она кокетливо наклонила голову, – если не смешанные в нужной пропорции класс и сумасбродство.

– Дамы и господа, бароны и рыцари! – громко воскликнул камергер ле Гофф, отрываясь от стула и обеими руками поднимая гигантский кубок. – В данных циркумстанциях я позволю себе произнести тост: за здравие сиятельнейшей княгини Анны Генриетты!

– Здоровья и счастья!

– Урррра!

– Да здравствует! Виват!

– А теперь, дамы и господа, – камергер поставил кубок, торжественно кивнул лакеям, – теперь… Magna Bestia [18] .

На подносе, который четверо прислужников вынуждены были нести на чем-то вроде лектики, въехала в залу гигантская зажаренная туша, наполнив помещение изумительным ароматом.

– Magna Bestia! – грохнули хором пиршествующие. – Урррра!

– Что еще, черт побери, за бестия? – забеспокоилась Ангулема. – Не стану я есть, пока не дознаюсь, что это такое.

– Лось, – пояснил Геральт. – Целиком зажаренный лось.

– И не какой-нибудь там лосишко, – проговорила Мильва, откашлявшись. – В быке было цетнаров семь.

– Сохатый. Семь цетнаров и сорок пять фунтов [19] , – хрипло проговорил сидящий рядом с ней молчаливый барон. Это были первые слова, произнесенные им с начала пиршества.

Может, и стало бы это началом разговора, но лучница покраснела, уткнулась взглядом в скатерть и снова принялась крошить хлеб.

– Уж не вы ли, барон, – спросил Геральт, которого за живое задели слова Фрингильи, – уложили эту громадину?

– Не я, – возразил молчун. – Мой племянник. Отличный стрелок. Но это мужская тема, я бы так сказал… Прошу прощения. К чему утомлять дам?

– А из какого лука? – спросила Мильва, все еще уставившись в скатерть. – Наверняка не слабее, чем из семидесятки.

– Ламинат. Слоями тис, ясень, акация, склеенные жилами, – медленно ответил барон, заметно удивленный. – Двойной гнутый зефар. Семьдесят пять фунтов силы.

– А натяжение?

– Двадцать девять дюймов. – Барон говорил все медленнее, казалось, он выплевывает отдельные слова.

– Действительно, махина, – спокойно сказала Мильва. – Из такого положишь олененка даже за сто шагов. Если стрелок действительно хороший.

– Я, – кашлянул барон, словно немного обиженный, – с четверти сотни шагов попадаю, я бы сказал, в фазана.

– С двадцати-то пяти, – Мильва подняла голову, – я в белку всажу.

Барон, опешив, откашлялся, быстро подставил лучнице еду и напиток.

– Добрый лук, – пробормотал он, – половина успеха. Но не менее важно качество, я бы сказал, стрелы. А также, видишь ли, милсдарыня, по моему мнению, стрела…

– За здоровье ее сиятельства Анны Генриетты! За здоровье виконта Юлиана де Леттенхофа!

– За здравие! Виват!

– …а она послала его к черту, – завершила очередной нехороший анекдот Ангулема. Юные рыцари зашлись не менее дурашливым хохотом.

Баронесски Келина и Ника слушали Кагыра с открытыми ртами, пылающими очами и горящими огнем щеками. У верхнего стола рассуждениям Региса внимала вся высшая аристократия. До Геральта – даже при его ведьмачьем слухе – доходили сквозь гул лишь отдельные слова, однако он сообразил, что речь идет об упырях, ведьмах, суккубах и вампирах. Регис размахивал серебряной вилкой и доказывал, что наилучшим противоядием «супротив вампиров» являются серебро, золотой песок, наилегчайшие прикосновения к коим для вампира абсолютно и несомненно убийственны. «А чеснок?» – выспрашивали дамы. «Чеснок тоже хорошо действует, – соглашался Регис, – но малоприятен в общении, поскольку страшно смердит».